Телетеатр

"ПиЭсы" День третий

Игорь Johanson

3 мая 2008 в 15.00

Участвуют: данс-перформеры в количестве двух персонажей мужского пола (Дмитрий Самсанков и Сергей Седов). Ожидаются: музицирование на традиционных японских (и не только) инструментах, по японским же нотам от солиста Паназиатского ансамбля (Дмитрий Калинин) к которому, возможно, добавится шаманское звукообряжение (Вера Сажина). Текст облекает в слова, расставляет знаки препинания и цезуры автор.

СИНЯЯ ПТИЦА

Вступление

Тихо звучит неприличная блатная песня с матёрными словами «Шнеет урка в ширме у майданщика». У растопленной печи-буржуйки сидят двое. Русский писатель Абрам Терц (Синявский) и автор. Автор: «Андрей, я тебе книжку свою давал. Там стихи. Те, кто их читал, очень хорошо о них отзываются. Как они тебе?» Терц (задумчиво): «Не знаю... Не Знаю...» Глядит в огонь. Автор: «Может мне в Союз Писателей пойти?» Терц: «Не знаю. Я там не был». Автор (настойчиво): «Ну как тебе они, всё-таки? Ты читал книжку?» Терц (задумчиво): «Нет... Не читал...». Свет меркнет.

Медленно рассеивается тьма. На переднем плане, грея руки у растопленной буржуйки, сидят двое. Русский писатель Толя Найман и автор. На заднем плане – кто-то тихонько, но с чувством под гитару исполняет одесскую блатную с припевом ;Гоцен-цоцен мама ух!». Автор заунывным голосом читает сонет. Дойдя до заключительной строки, заканчивает этой строкой, слегка по-поэтически подвывая: «Ну как мне быть? Скажи, как быть с тобой?». Толя, полуприкрыв ладонью лицо, шевелит губами, повторяя строку про себя. Затем, обращаясь к автору: «Ну как мне быть? Скажи, как быть с тобой?» Автор пожимает плечами. Он сам не знает – как быть с ним, т. е. с собой. Толя: «Это самая сильная строка. Наверное я не смог бы так написать. «Но я как тебе сейчас писану!», как послевоенная наша шпана говорила – бритовкой. Скажи, как быть, если в четырнадцать строк сонета не уложится то, что ты хочешь сказать? Если вдруг понадобится пятнадцать? Шестнадцать?» Автор ошалело смотрит на писателя. Он ничего не хочет сказать. И не хотел никогда. Просто: «Прости, папа, так вышло», как говорит иногда, оправдываясь, его сынишка. «Да, если в четырнадцать строк это не уложится?» - повторяет Найман. – «Тогда я пишу пьесу!» Свет меркнет.

Действие 1-е

На переднем плане – огромная буржуйка с уходящей вверх и куда-то вбок коленчатой трубой. В ней пылает огонь. За ней – холщовый задник с примитивно намалёванным интерьером – топчан, столик и дверь, ведущая куда-то ещё. Из полуприкрытой дверцы буржуйки неожиданно вываливаются двое. Он – в деревянном облачении, изображающем полено или доску, слегка обгоревшие. Она – в куске довольно обгорелой коры, смазливое личико – в саже. Он: «Ни хуя себе! Тоже мне, Освенцим. Хорошо, что лист железный под печкой, а то вообще сгорели бы нахуй все. Она (прихорашиваясь, отряхивая кору от угольков): «Ну а теперь?» Оглядываются. «А теперь – пиздец – говорит он – существовать будем». Она: «Да никто ж не поверит. Метерлинк какой-то. Вторично всё это». Он: «Ну уж тогда давай приснимся кому-нибудь. - Подходит к заднику и обгорелым угольным пальцем быстро рисует на топчане спящего мальчика. – Вот так, мы реальные, а он говно спящее!» Подруга хохочет блядским тверским смехом: «Надо, чтоб всегда тепло было! Ёбаная страна! Отсюда вся хуйня, что здесь происходит. Холодрыга ёбаная!» Он: «Тепло? Это – как нехуя делать!» Быстро подходит к заднику, чернит угольным пальцем всего спящего мальчика, а сзади него рисует пальму в кадке. Она, протянув из-за него руку покрытую корой, размазывает кадку в чёрное пятно для полного реализма жаркой страны: «Вот так. А теперь – спать!» Обнявшись, уходят за печь – там слышен стук, как от падающей охапки поленьев. И тишина. Всё окутывает мрак, прорезаемый отсветами печного огня.

Действие 2-е

В рассеивающемся предрассветном мраке через сцену идёт автор и подбрасывает в буржуйку (она теперь нормальной величины) несколько поленьев, которые он взял с собой. Скрывается в противоположной стороне. За ним через некоторое время ковыляет заспанный мальчик с перепачканной углём рожицей. «Ссать хочется» - бормочет он и, не найдя – куда, спускает штанишки и хочет поссать в щёлку, образуемую чуть приоткрытой печной дверцей. Там что-то шипит при первой же струйке, и из-за печки появляются две фигуры – он и она. Он (обгорелым пальцем тыча мальчику в промежности), громовым голосом : «Там горели наши товарищи, а ты туда ссать хочешь! А, если тебя самого – туда?» Она: «И надо бы, блядь маленькую!» Мальчик закатывается рёвом, закрывая замазанной углём ручонкой угольную мордочку. Вспышка пламени, мгновенный мрак, так же мгновенно рассеивающийся. Фигур – как ни бывало. Входит папа, он же – автор. Утешает мальчика: «И где это ты так перемазался? Негритёнок какой-то. Пойдём, я тебя умою». Уходят в противоположную сторону. (Задник всё тот же, но с пустым топчаном) Слышны затихающие рыдания мальчика. Выходит папа с новой охапкой дров, подбрасывает в буржуйку, садится, задумчиво смотрит в огонь, напевая старинную русскую песню «Сватался Катюше первой гильдии купец», медленно наступает тьма, прорезаемая отсветами буржуечного пламени.

Действие 3-е

Та же вспыхивающая тьма, тот же папа-автор перед печкой. Звучит окончание песни, уже – в трёхголосьи, где два голоса идут из-за буржуйки еле слышно, фоном. Папа маленьким топориком вытёсывает из оставшейся доски довольно топорную птичку. Перед ним – мальчик, внимательно наблюдает за творческим процессом, изредка вытирая зарёванные глазки. Наконец работа закончена, песнь допета, папа вручает мальчику крылатое создание (крылья чуть намечены по бокам доски). Довольный мальчик, держа птичку, на которую направлен синий луч прожектора, направляется вбок за кулисы. Совсем всё меркнет окончательно, папа задрёмывает, склонив голову у печки, из-за которой женский голос вслед мальчику: «Пингвин, ёб твою мать!».